Выхожу с коляской на этаже, — а у них же площадка большая, ковры еще постелили, столик поставили, цветы, — смотрю: сидят, двое, по обе стороны столика, а третий у перил стоит. И курит. Но в одежде все, как только что с улицы. Ну, я не забоялась совсем, но просто неприятно, что они будут глазами следить за моими действиями. А мне надо мимо них с коляской пройти, ключи достать, двери открыть. А коляска-то еще не моя, я тут няней работаю, и квартира тоже. Но вдруг понимаю, что одного из них знаю, слава богу. Старик Федор Василич из соседней квартиры. Он слева от столика сидит, дремлет, а справа от столика на втором диване тоже старичок, глаза в пол, а у перил помоложе мужик.
— Федор Василич, — говорю, — ну как же так, ну ведь запрещено курить на лестничных клетках.
Тот, который справа на диване, посмотрел на меня, ох, и такие у него глаза мутные-мутные, ну, значит, думаю, еще и пьяницы. А тот, что у перил, клуб дыма выдохнул. И дым этот так густо заполнил все вокруг, что я прям почувствовала себя как-то неспокойно. Пальцы вцепились в ручку коляски. Федор Василич никак не отреагировал на меня, видимо опять в глубокий запой ушел, говорят, с ним бывает так.
Но я тогда заметила невпопад, почему-то, как же все-таки солнышко красиво светит сквозь дым. Мы же на пятнадцатом этаже, окна на юг, весна уже почти. И вообще вся картина, как будто мы на небесах сейчас стоим. Я аж замерла от тишины и торжественности.
Но тут ребенок в коляске закряхтел. Ох, провоняет, думаю, коляска сейчас и одежда. Не хватало, чтобы его родители подумали, что это я курю.
— Я вот вызову кого надо, — говорю, — и вам запретят здесь появляться. У нас тут дети вообще-то.
Дым рассеялся и я прошла к дверям, открыла и завезла коляску. И все это в солнечной тишине, потому что троица эта опять промолчала и даже больше не реагировала на меня. И я уже хотела дверь захлопнуть, как этот у перил словно из оцепенения вышел и будто спохватился:
— Женщина! — говорит. — У вас телефон дома есть?
Так, только не надо бояться. Ничего они не сделают, притом что вот сосед сидит. Это друзья его наверно. Но зачем тогда им телефон в чужой квартире?
— Есть, — отвечаю. — И у Федора Василича тоже есть. Тут у всех телефоны есть.
Ребенок начал ворочаться и постанывать, надо заканчивать разговор. Квартира не моя. Не хватало, чтобы еще ограбили сейчас.
— Ну, кроме вас тут никого больше нет, — отозвался дед из-за столика.
«Вот-вот, — думаю. — Поэтому-то и надо с вами заканчивать», — а вслух говорю:
— Как это нет? Федор Васильевич, кто их сюда пустил? Нина Петровна так запросто никого не пропустит, только если вы за них поручились.
— Какая Нина Петровна? — недоуменно спросил у меня молодой.
Ребенок заплакал.
— Я вам говорю, кроме вас тут никого больше нет! — повторил дед со своего дивана.
— Федор Васильевич! Так, а зачем вам телефон?
— Позвонить! — крикнул молодой.
— Хорошо! Но я пущу только Федора Василича.
— Так ведь... — дед поднялся с дивана и сделал пару шагов в мою сторону. Пиджак его был немного потертый и весь он был какой-то грустный. Я почти зажмурилась. — Так ведь, Федька умер вот сейчас. Как лифт твой приехал. Ты бы, девонька, вызвала кого надо, как обещалась.
— Это отец мой, — подбежал молодой, — я его всю жизнь не видел, думал он на фронте пропал, только вот узнал, что он жив, что вот в высотке живет, мимо которой я на работу хожу. Дядь Леша сказал. Это он все понял и сопоставил. Мы час назад пришли, встретились. Посидели, выпили, пошли покурить, оделись. И пока лифт ждали он и умер...
А дальше я не помню, потому что упала в обморок.
